30 August 2011

S.D. / С.Д.

S. D.

I’ve seen him emerge from oblivion,
like a miner out of the pithead,
after downing Lord knows how much over
the odds, a champ like Stakhanov.
Shirt singed by the fires of Hades,
and black in the face with horror.

But cleaned up, laundered, and sober,
a pedant he was, a fusspot—
washing dishes in good hot water,
mopping up the last little dust-mote.
The desk in apple-pie order.
Style and syntax clipped and sorted.

Those nitpicking letters, neatly
notated in tiny penpricks.
I didn’t resent his needling.
For he knew that at any instant
he could plunge back down again, gagging,
to dark filth and revolting chaos.

Poor old D! He had to be ready—
here’s what fuelled his rage for order—
he could never forget that maybe
the next time he might not be able
from the pit up to daylight to haul,
but would choke on his own blood in Hell.

4 March 2002

(Translation © G.S. Smith)


С.Д.

Я видал: как шахтер из забоя,
выбирался С.Д. из запоя,
выпив чертову норму стаканов,
как титан пятилетки Стаханов.
Вся прожженная адом рубаха,
и лицо почернело от страха.

Ну а трезвым, отмытым и чистым,
был педантом он, аккуратистом,
мыл горячей водой посуду,
подбирал соринки повсюду.
На столе идеальный порядок.
Стиль опрятен. Синтаксис краток.

Помню ровно-отчетливый бисер
его мелко-придирчивых писем.
Я обид не держал на зануду.
Он ведь знал, что в любую минуту
может вновь полететь, задыхаясь,
в мерзкий мрак, в отвратительный хаос.

Бедный Д.! Он хотел быть готовым,
оттого и порядок, которым
одержим был, имея в виду,
что, возможно, другого раза
нет, не вылезешь нà свет из лаза,
захлебнешься кровью в аду.


4 марта 2002г.


S.D. / С.Д.

S. D.

I’ve seen him emerge from oblivion,
like a miner out of the pithead,
after downing Lord knows how much over
the odds, a champ like Stakhanov.
Shirt singed by the fires of Hades,
and black in the face with horror.

But cleaned up, laundered, and sober,
a pedant he was, a fusspot—
washing dishes in good hot water,
mopping up the last little dust-mote.
The desk in apple-pie order.
Style and syntax clipped and sorted.

Those nitpicking letters, neatly
notated in tiny penpricks.
I didn’t resent his needling.
For he knew that at any instant
he could plunge back down again, gagging,
to dark filth and revolting chaos.

Poor old D! He had to be ready—
here’s what fuelled his rage for order—
he could never forget that maybe
the next time he might not be able
from the pit up to daylight to haul,
but would choke on his own blood in Hell.

4 March 2002

(Translation © G.S. Smith)


С.Д.

Я видал: как шахтер из забоя,
выбирался С.Д. из запоя,
выпив чертову норму стаканов,
как титан пятилетки Стаханов.
Вся прожженная адом рубаха,
и лицо почернело от страха.

Ну а трезвым, отмытым и чистым,
был педантом он, аккуратистом,
мыл горячей водой посуду,
подбирал соринки повсюду.
На столе идеальный порядок.
Стиль опрятен. Синтаксис краток.

Помню ровно-отчетливый бисер
его мелко-придирчивых писем.
Я обид не держал на зануду.
Он ведь знал, что в любую минуту
может вновь полететь, задыхаясь,
в мерзкий мрак, в отвратительный хаос.

Бедный Д.! Он хотел быть готовым,
оттого и порядок, которым
одержим был, имея в виду,
что, возможно, другого раза
нет, не вылезешь нà свет из лаза,
захлебнешься кровью в аду.


4 марта 2002г.


22 August 2011

Sergei Dovlatov and D. Loseff, Tallinn, 1974 (?) / Сергей Довлатов и Д. Лосев, Таллинн, 1974 (?)




Photo: Lev Loseff / Фото: Лев Лосев

Sergei Dovlatov and D. Loseff, Tallinn, 1974 (?) / Сергей Довлатов и Д. Лосев, Таллинн, 1974 (?)

Photo: Lev Loseff / Фото: Лев Лосев

Brodsky "In England" - 1977 / Бродский "В Англии" - 1977

In 1977, while working at Ardis Publishers, Losev self-published this micro-edition of Joseph Brodsky's "In England." This is copy 1 of 60.

Contents: Brighton Rock, North Kensington, Soho, East Finchley, Three Knights, York, Stone Villages


Brodsky "In England" - 1977 / Бродский "В Англии" - 1977

In 1977, while working at Ardis Publishers, Losev self-published this micro-edition of Joseph Brodsky's "In England." This is copy 1 of 60.

Contents: Brighton Rock, North Kensington, Soho, East Finchley, Three Knights, York, Stone Villages


16 August 2011

Money / Деньги




Photo: Lev Loseff 
Фото: Лев Лосев

Money

Sure, money isn’t everything, but everything isn’t money.
Though nobody in any store ever gave me aught for naught.
I’m really fond of money, with its varied shades of greenery,
and the founding father portrait neat inside his oval court.

You should have lots of money, like pages in a scrapbook,
so you can sigh and say: ‘Just where to put it, I don’t know’.
As the bulge in front gets smaller, so the bulge behind gets larger,
in the left-hand back pocket, so it’s awkward to sit down.

A friend of mine was of this mind—a close friend, but not very,
a bosom pal who underneath was a ferocious foe.
People used to call him ‘Mr Signforwhatyouregetting’,
and he’d sign ‘Allthebestfromme’, admitting it was so.

His best was this: one stool, one bed, a cage with a pet parrot,
its fading senior-citizen eye contemptuous and cruel.
It was a talking parrot, but it didn’t talk that often,
in fact only in Russian, saying just one thing: ‘You fool’.

(translation © Gerald Smith)

Деньги
Деньги, конечно, не всё, но и всё не деньги.
За всё мне пока что в лавке никто ничего не давал.
Мне очень нравятся деньги, зеленые их оттенки,
портрет отца­основателя, вписанный в строгий овал.

Денег должно быть много, как страничек в общей тетради,
чтобы сказать со вздохом: «Не знаю, куда их деть».
Чем меньше бугрится спереди, тем больше бугрится сзади,
в левом заднем кармане, неудобно сидеть.

Так рассуждал мой близкий, но не очень, приятель,
друг закадычный, а, в сущности, лютый враг.
К нему обращались по имени Распишитесьздесьполучатель,
он и сам признавался, подписываясь: Желаювсякихблаг.

А вот и блага: табуретка, кровать, с попугаем клетка.
Старческий зрак попугая мутным презреньем набряк.
Попугай говорящий, но говорящий редко,
только по-русски и только одно: «Дур-р-рак».

Money / Деньги


Photo: Lev Loseff 
Фото: Лев Лосев

Money

Sure, money isn’t everything, but everything isn’t money.
Though nobody in any store ever gave me aught for naught.
I’m really fond of money, with its varied shades of greenery,
and the founding father portrait neat inside his oval court.

You should have lots of money, like pages in a scrapbook,
so you can sigh and say: ‘Just where to put it, I don’t know’.
As the bulge in front gets smaller, so the bulge behind gets larger,
in the left-hand back pocket, so it’s awkward to sit down.

A friend of mine was of this mind—a close friend, but not very,
a bosom pal who underneath was a ferocious foe.
People used to call him ‘Mr Signforwhatyouregetting’,
and he’d sign ‘Allthebestfromme’, admitting it was so.

His best was this: one stool, one bed, a cage with a pet parrot,
its fading senior-citizen eye contemptuous and cruel.
It was a talking parrot, but it didn’t talk that often,
in fact only in Russian, saying just one thing: ‘You fool’.

(translation © Gerald Smith)

Деньги
Деньги, конечно, не всё, но и всё не деньги.
За всё мне пока что в лавке никто ничего не давал.
Мне очень нравятся деньги, зеленые их оттенки,
портрет отца­основателя, вписанный в строгий овал.

Денег должно быть много, как страничек в общей тетради,
чтобы сказать со вздохом: «Не знаю, куда их деть».
Чем меньше бугрится спереди, тем больше бугрится сзади,
в левом заднем кармане, неудобно сидеть.

Так рассуждал мой близкий, но не очень, приятель,
друг закадычный, а, в сущности, лютый враг.
К нему обращались по имени Распишитесьздесьполучатель,
он и сам признавался, подписываясь: Желаювсякихблаг.

А вот и блага: табуретка, кровать, с попугаем клетка.
Старческий зрак попугая мутным презреньем набряк.
Попугай говорящий, но говорящий редко,
только по-русски и только одно: «Дур-р-рак».

15 August 2011

Conversation with a New York Poet / Разговор с нью-йоркским поэтом



Photo: Lev Loseff / Фото: Лев Лосев



Conversation with a New York Poet 


The fellow has a screw loose. 

He asked, smiling all the while, 

“Where are you going for the summer?” 



­– I’ll tell just you. One poet to another. 

I’m going to my hometown, 

the source of my native speech. 

My town’s built on the site of a meeting 

between an elephant and a pug-dog. 

Ladies sojourn there for the mud-baths. 

The town is perfectly depicted in the tale 

by Anton Chekhov, “Lady with a Handbag”. 



I’ll bring my Jewish passport, 

and take my seat in the Korean airliner, 

bless myself with the sign of the cross, – 

and away to my native land!

(translation © Henry Pickford)



Разговор с нью-йоркским поэтом


Парень был с небольшим приветом. 

Он спросил, улыбаясь при этом: 

“Вы куда поедете летом?” 



– Только вам. Как поэт поэту. 

Я в родной свой город поеду. 

Там источник родимой речи. 

Он построен на месте встречи 

Элефанта с собакой Моськой. 

Туда дамы ездят на грязи. 

Он прекрасно описан в рассказе 

А. П. Чехова “Дама с авоськой”. 



Я возьму свой паспорт еврейский. 

Сяду я в самолет корейский. 

Осеню себя знаком креста – 

и с размаху в родные места!

Conversation with a New York Poet / Разговор с нью-йоркским поэтом



Photo: Lev Loseff / Фото: Лев Лосев



Conversation with a New York Poet 


The fellow has a screw loose. 

He asked, smiling all the while, 

“Where are you going for the summer?” 



­– I’ll tell just you. One poet to another. 

I’m going to my hometown, 

the source of my native speech. 

My town’s built on the site of a meeting 

between an elephant and a pug-dog. 

Ladies sojourn there for the mud-baths. 

The town is perfectly depicted in the tale 

by Anton Chekhov, “Lady with a Handbag”. 



I’ll bring my Jewish passport, 

and take my seat in the Korean airliner, 

bless myself with the sign of the cross, – 

and away to my native land!

(translation © Henry Pickford)



Разговор с нью-йоркским поэтом


Парень был с небольшим приветом. 

Он спросил, улыбаясь при этом: 

“Вы куда поедете летом?” 



– Только вам. Как поэт поэту. 

Я в родной свой город поеду. 

Там источник родимой речи. 

Он построен на месте встречи 

Элефанта с собакой Моськой. 

Туда дамы ездят на грязи. 

Он прекрасно описан в рассказе 

А. П. Чехова “Дама с авоськой”. 



Я возьму свой паспорт еврейский. 

Сяду я в самолет корейский. 

Осеню себя знаком креста – 

и с размаху в родные места!

09 August 2011

If you read Czech or German. "After Lev Loseff" by Petr Borkovec

Prague Metro poster of the poem.



Petr Borkovec

Volně ze Lva Loseva


Kalné zrcadlo duše
nikomu nic neříká.
Spíš mi dopis napsat můžeš –
popláču si, zanaříkám.

Jak je dnes u nás v zahradě?
Bezbarvé slunce v mračné jámě.
Poznamenej to do kalendáře a raděj
vrať se, podívej se na mě.

Spatříš člověka bez tváře, jak sedí,
čte, chleba se šunkou v ruce,
knihu, v níž vůbec nic není,
krom konce.

(1996)


Frei nach Lev Losev 


Der trübe Spiegel der Seele
hat niemandem etwas zu sagen.
Schreib mir vielmehr einen Brief –
ich werde weinen, klagen.

Wie es heute bei uns im Garten ist?
Farblose Sonne in einer Wolkenschlucht.
Notier das in deinen Kalender und komm
lieber heim, schau mich an.

Du wirst einen Gesichtslosen sehen, wie er,
mit einem Schinkenbrot in der Hand, dasitzt und liest
in einem Buch, in dem nichts ist,
außer dem Schluss.

(German translation by Christa Rothmeier.)

If you read Czech or German. "After Lev Loseff" by Petr Borkovec

Prague Metro poster of the poem.



Petr Borkovec

Volně ze Lva Loseva


Kalné zrcadlo duše
nikomu nic neříká.
Spíš mi dopis napsat můžeš –
popláču si, zanaříkám.

Jak je dnes u nás v zahradě?
Bezbarvé slunce v mračné jámě.
Poznamenej to do kalendáře a raděj
vrať se, podívej se na mě.

Spatříš člověka bez tváře, jak sedí,
čte, chleba se šunkou v ruce,
knihu, v níž vůbec nic není,
krom konce.

(1996)


Frei nach Lev Losev 


Der trübe Spiegel der Seele
hat niemandem etwas zu sagen.
Schreib mir vielmehr einen Brief –
ich werde weinen, klagen.

Wie es heute bei uns im Garten ist?
Farblose Sonne in einer Wolkenschlucht.
Notier das in deinen Kalender und komm
lieber heim, schau mich an.

Du wirst einen Gesichtslosen sehen, wie er,
mit einem Schinkenbrot in der Hand, dasitzt und liest
in einem Buch, in dem nichts ist,
außer dem Schluss.

(German translation by Christa Rothmeier.)

05 August 2011

Forgotten Villages / Las aldeas olvidadas / Забытые деревни

Photo: Lev Loseff, 1960 / Foto: Lev Losev, 1960 Фото: Лев Лосев, 1960


Forgotten Villages

In the Russian wilds there’s too many to count;

but no path to them can be found:

by flood and storm the bridges are cut,

and weeds have barraged the road.


There in April they plough, in August they reap,

they bare their heads to sit down;

they patiently wait for Christ to appear,

but whoever appears, they bow—


to troika-borne constable, archangel with horn,

to strange-coated passerby.

They doctor their ailments with water and herb,

and none of them ever die.


God vouchsafes them sleep the winter through,

and the snow piles up roof-high;

no ice-hole vigil, no chopping of wood,

no sleighrides, no games, no delight.


Their bodies find peace as they lie on their shelves,

and their souls dream dreams full of cheer.

So much warmth has lodged in their rough sheepskins,

it’ll last until spring is here.


From the book 'New Information About Carl and Clara' (1996)

(Translation © G.S. Smith)






Las aldeas olvidadas
 

En los páramos rusos ellas son infinitas,

pero ya no podemos encontrar los caminos

al caer los puentes, al batir las ventiscas

y al cerrar los senderos los troncos caídos.


Allí aran en abril y siegan en agosto,

no se sientan a cenar sin quitarse el gorro,

esperando el advenimiento, muy pacientes,

se inclinan ante todos los que aparecen,


sea gendarme a caballo, o arcángel

con su trompeta, o alguien de ropa extraña.

Allí se curan con el agua y el brebaje.

Allí nadie muere de nada.


En el invierno las hunde el Dios en el sueño

cubriéndolas con la nieve hasta el alero;

sin hacer leña, ni arreglar la cabaña,

ni trineos, ni juegos, ni algazara.


Junto al horno saborea el cuerpo la calma,

y los almas, los ensueños de fiesta.

Tanto calor se enreda en las zamarras,

que alcanza hasta la misma primavera.


Del libro “Nuevos datos sobre Carlos y Clara” (1996)

(Translation/traducción © Pável Grushkó)




Забытые деревни


В российских чащобах им нету числа,

все только пути не найдем –

мосты обвалились, метель занесла,

тропу завалил бурелом.


Там пашут в апреле, там в августе жнут,

там в шапке не сядут за стол,

спокойно второго пришествия ждут,

поклонятся, кто б ни пришел –


урядник на тройке, архангел с трубой,

прохожий в немецком пальто.

Там лечат болезни водой и травой.

Там не помирает никто.


Их на зиму в сон погружает Господь,

в снега укрывает до стрех –

ни прорубь поправить, ни дров поколоть,

ни санок, ни игр, ни потех.


Покой на полатях вкушают тела,

а души веселые сны.

В овчинах запуталось столько тепла,

что хватит до самой весны.

Forgotten Villages / Las aldeas olvidadas / Забытые деревни

Photo: Lev Loseff, 1960 / Foto: Lev Losev, 1960 Фото: Лев Лосев, 1960


Forgotten Villages

In the Russian wilds there’s too many to count;

but no path to them can be found:

by flood and storm the bridges are cut,

and weeds have barraged the road.


There in April they plough, in August they reap,

they bare their heads to sit down;

they patiently wait for Christ to appear,

but whoever appears, they bow—


to troika-borne constable, archangel with horn,

to strange-coated passerby.

They doctor their ailments with water and herb,

and none of them ever die.


God vouchsafes them sleep the winter through,

and the snow piles up roof-high;

no ice-hole vigil, no chopping of wood,

no sleighrides, no games, no delight.


Their bodies find peace as they lie on their shelves,

and their souls dream dreams full of cheer.

So much warmth has lodged in their rough sheepskins,

it’ll last until spring is here.


From the book 'New Information About Carl and Clara' (1996)

(Translation © G.S. Smith)






Las aldeas olvidadas
 

En los páramos rusos ellas son infinitas,

pero ya no podemos encontrar los caminos

al caer los puentes, al batir las ventiscas

y al cerrar los senderos los troncos caídos.


Allí aran en abril y siegan en agosto,

no se sientan a cenar sin quitarse el gorro,

esperando el advenimiento, muy pacientes,

se inclinan ante todos los que aparecen,


sea gendarme a caballo, o arcángel

con su trompeta, o alguien de ropa extraña.

Allí se curan con el agua y el brebaje.

Allí nadie muere de nada.


En el invierno las hunde el Dios en el sueño

cubriéndolas con la nieve hasta el alero;

sin hacer leña, ni arreglar la cabaña,

ni trineos, ni juegos, ni algazara.


Junto al horno saborea el cuerpo la calma,

y los almas, los ensueños de fiesta.

Tanto calor se enreda en las zamarras,

que alcanza hasta la misma primavera.


Del libro “Nuevos datos sobre Carlos y Clara” (1996)

(Translation/traducción © Pável Grushkó)




Забытые деревни


В российских чащобах им нету числа,

все только пути не найдем –

мосты обвалились, метель занесла,

тропу завалил бурелом.


Там пашут в апреле, там в августе жнут,

там в шапке не сядут за стол,

спокойно второго пришествия ждут,

поклонятся, кто б ни пришел –


урядник на тройке, архангел с трубой,

прохожий в немецком пальто.

Там лечат болезни водой и травой.

Там не помирает никто.


Их на зиму в сон погружает Господь,

в снега укрывает до стрех –

ни прорубь поправить, ни дров поколоть,

ни санок, ни игр, ни потех.


Покой на полатях вкушают тела,

а души веселые сны.

В овчинах запуталось столько тепла,

что хватит до самой весны.