Dimitri Bykov reads 'The Invisible Ballad' by Lev Loseff
Дмитрий Быков читает стихотворение Льва Лосева «Невидимая баллада»
The Invisible Ballad
I
He dropped by the wake for a vodka,
my neighbour, by name Ivanóv,
when I was no more than twenty,
and the curse of TB took me off.
Draped over my pinewood coffin,
was a cloth with Christ on the cross.
My forehead had putrefaction
and peacefulness branded across.
The Lutherans all sat together,
without the least whiff of booze,
only wiping away the teardrops
with those coarse handkerchiefs they use—
pharmacist Gerbert Betranych,
bootmaker Karl Iogannych,
baker Gotfrid Stefanych,
and Berta Frantsevna Schulz.
A pair of mamselles, out for pleasure,
the ones from the ‘Alsace’,
said ‘wie schone, schone Seele!’
softly, with tears in their eyes.
He left behind on his easel
a still life—unfinished, as well,
‘It’s instead of his rent for Berta,
who’s a landlady straight from hell,
it’s gorgeous, but you can’t eat it —
some sausage, what’s left of a roll.
Oh, such an unfortunate youngling,
he’s famished and shoeless, poor soul!
Oh, it’s coming apart, the fabric
of the notebooks with poems he would write.
The final remark there is frightening—
“The rest when I’ve had a bite”.’
II
That cloth with the crucified Saviour
covers my box made of pine.
And gripped by putrifaction
the late lamented opines:
‘That poor Ivanóv, lay off him,
just pour him a shot of schnapps.
One who’s left this world behind him
has no need (and there’s no perhaps!),
Mr Pharmacist, for your potions,
for your boots, Mr Cobbler, no call,
and the charms of those young ladies
are no temptation at all!
Mr Baker, what are your bread rolls
to souls who from flesh are made free?
On one of the Petersburg islands
my corpse has rotted away.
I once was a tailor’s apprentice,
dreaming dreams in the empyrean blue
(that poor Ivanóv, lay off him,
just pour him a shot or two!),
for after the decomposition
of all that was flesh and blood,
i.e. the demise of the body
what’s left for the soul to do?
No lips, so how to start singing?
What tailoring if no hands?
But my soul with its new-found freedom
has gone back to what it once had:
against a sky the same colour
as that of a pencil lead,
my soul traces something invisible—
this something that you just read.
From Как я сказал (As I Said), 2005
(Translation © 2018 G.S. Smith)
Невидимая баллада
I
Хлебнуть на поминках водки
зашел Иванов, сосед,
когда я от злой чахотки
скончался в двадцать лет.
Тканью с Христом распятым
накрыт сосновый гроб.
Покоем и распадом
мой опечатан лоб.
Сидели рядком лютеране,
и даже не пахло вином,
лишь слезы они утирали
суровым полотном,
аптекарь Герберт Бертраныч,
сапожник Карл Иоганныч,
пекарь Готфрид Стефаныч,
Берта Францевна Шульц.
Гулящие две мамзели
из заведения «Эльзас»,
«Wie schone, schone Seele!» —
шептали, прослезясь.
оставил на мольберте
неоконченный натюрморт:
«Он вместо квартплаты Берте,
хозяйке злой, как черт,
прекрасен, а в рот не сунешь
булки ломóть с колбасой.
Ах, бедный, бедный юнош,
голодный и босой!
Ах, кружева развязались
в тетрадях его поэм.
Ужасна последняя запись:
окончу, когда поем».
II
Спасителем распятым
сосновый гроб накрыт.
Охваченный распадом,
покойник говорит:
«Не мучайте Иванова,
налейте шнапса ему.
А жителю мира иного
не нужно, ни к чему,
аптекарь, ваших зелий,
сапожник, ваших штиблет,
и прелести мамзелей
уж не прельщают, нет!
Пекарь, к чему ваши булки
душам, свободным от тел?
На острове в Петербурге
остов мой истлел.
Я был ученик портного,
мечтой в эмпиреях паря
(не мучайте Иванова,
налейте стопаря!),
а после того, как истлела
вся бывшая плоть уже,
т. е. после распада тела
что делать-то душе?
Без губ чего вы споете?
Без рук какое шитье?»
А все ж душа на свободе
снова взялась за свое —
в небе того же цвета,
что грифель карандаша,
невидимое вот это
выводит душа.
