Gentrification
For Svetlana ElnitskayaThese days, the river only fools about,
idling its time away.
The power plant’s in ruins. The water, though,
still roars like the machines it drove,
with stifled wave.
A huge apartment. Through
what was a factory window, view
the autumn park, the river’s molten-honey seethe,
and further off, the brick-red hue
of fulling mills that used to bash and beat.
In this place woollen thread was spun,
and woven bolts stood stacked around,
the river buckled down in regulated run,
and surplus value grasped and grubbed,
so it accrued.
Enough accumulated. Now it’s time
for sanded oak, squared-up scrubbed tile,
for burnished brass and polished pane,
piped music. Artery, though, and vein
murmur that death is nigh.
And when the ennui endgame leaves us broke,
the nineteenth century will come again,
and cinch the river back into its yoke.
The mounting sun will light the factory gate,
upon the visage of the labouring folk
will rise the glow from the consumptive lung,
the scalded factory dog will moan,
the looms break into polyphonic song,
the shuttle snap back with its to-and-fro,
and wheels will claque along.
idling its time away.
The power plant’s in ruins. The water, though,
still roars like the machines it drove,
with stifled wave.
A huge apartment. Through
what was a factory window, view
the autumn park, the river’s molten-honey seethe,
and further off, the brick-red hue
of fulling mills that used to bash and beat.
In this place woollen thread was spun,
and woven bolts stood stacked around,
the river buckled down in regulated run,
and surplus value grasped and grubbed,
so it accrued.
Enough accumulated. Now it’s time
for sanded oak, squared-up scrubbed tile,
for burnished brass and polished pane,
piped music. Artery, though, and vein
murmur that death is nigh.
And when the ennui endgame leaves us broke,
the nineteenth century will come again,
and cinch the river back into its yoke.
The mounting sun will light the factory gate,
upon the visage of the labouring folk
will rise the glow from the consumptive lung,
the scalded factory dog will moan,
the looms break into polyphonic song,
the shuttle snap back with its to-and-fro,
and wheels will claque along.
(Translation © G.S. Smith)
Джентрификация
Светлане ЕльницкойРека валяет дурака
и бьет баклуши.
Электростанция разрушена. Река
и бьет баклуши.
Электростанция разрушена. Река
грохочет вроде ткацкого станка,
чуть-чуть поглуше.
Огромная квартира. Виден
сквозь бывшее фабричное окно
осенний парк, реки бурливый сбитень,
а далее кирпично и красно
от сукновален и шерстобитен.
Здесь прежде шерсть прялась,
сукно валялось,
река впрягалась в дело, распрямясь,
прибавочная стоимость бралась
и прибавлялась.
Она накоплена. Пора иметь
дуб выскобленный, кирпич оттертый,
стекло отмытое, надраенную медь,
и слушать музыку, и чувствовать аортой,
что скоро смерть.
Как только нас тоска последняя прошьет,
век девятнадцатый вернется
и реку вновь впряжет,
закат окно фабричное прожжет,
и на щеках рабочего народца
взойдет заря туберкулеза,
и заскулит ошпаренный щенок,
и запоют станки многоголосо,
и заснует челнок,
и застучат колеса.
чуть-чуть поглуше.
Огромная квартира. Виден
сквозь бывшее фабричное окно
осенний парк, реки бурливый сбитень,
а далее кирпично и красно
от сукновален и шерстобитен.
Здесь прежде шерсть прялась,
сукно валялось,
река впрягалась в дело, распрямясь,
прибавочная стоимость бралась
и прибавлялась.
Она накоплена. Пора иметь
дуб выскобленный, кирпич оттертый,
стекло отмытое, надраенную медь,
и слушать музыку, и чувствовать аортой,
что скоро смерть.
Как только нас тоска последняя прошьет,
век девятнадцатый вернется
и реку вновь впряжет,
закат окно фабричное прожжет,
и на щеках рабочего народца
взойдет заря туберкулеза,
и заскулит ошпаренный щенок,
и запоют станки многоголосо,
и заснует челнок,
и застучат колеса.