31 March 2016

Poem about Novel 2 / Стихи о романе 2


Poem about Novel

2


I’m Karl Ivanych, ever amongst us.
When bedtime comes, I kiss the youngsters.
Teach them geography to boot.
Wheezy at times, bit of a sloven,
at night I wake you when I cough, or
say prayers, or blow my candle out.

I’m no great shakes, that’s not in doubt, but
there’s certain things I can be proud of—
never debauched, told lies, or stole,
nor killed, may God forfend! For I’m no
murderer!—If you’re not, then why O
why is it that you’re blushing, Karl?

Back home there was a certain Schiller,
who went and bilked me of a thaler.
There was a duel. Jail. Escape.
Forgetting Schiller, I departed,
verfluchtes Fatum, joined the army,
to battle’s smoke, triumph’s acclaim.

We sang our songs, ‘Huzzah!’ we’d holler,
we’d drink our beer in a lime tree bower,
and gingerbread was always sold.
Here, like a liver from cirrhosis
the logs are swollen from the frost, it’s
Siberia windows, always cold.

The wind plays games through the foundation.
For the children’s name day celebration 
I’ll make a paper house (I can—
unlike yourself, you ancient booby—
I wouldn’t mind if I could move in).
Pray have a look then, Nicolas.

Inside the house we’ll set a candle,
then strike a match, ever so careful,
the mica windows, nice and soft,
will start to glow, all warm and smudgy,
it’ll get comfy and Gemüt-ly,
and, my good sirs, that means a lot!

O, I shall graft the German genius
onto these boles of Russian genus.
The tinsel sparkles high and low.
It’s all so splendid, good and proper,
maybe the youngest twigs it, Lyova,
though he’s all thumbs and somewhat slow.

[From Чудесный десант (The Miraculous Raid), 1985]

(Translation © 2016 G.S. Smith)

Translator's Notes: Karl Ivanych Mauer appears in Tolstoy’s autobiographical but fictionalised story Childhood, based on Fedor Ivanovich Kessel, the live-in tutor in the real Tolstoy household; in the story he is indeed skilled at making things out of paper. Nikolai is the family under-tutor and Karl Ivanych’s friend; Karl uses the French form of his name when addressing him here. In the story, Tolstoy calls himself ‘Nikolenka’; at the end of the poem he is referred to by his real name, ‘Lyova’, the familiar diminutive of ‘Lev’.

The first couplet of the final stanza echoes the famous conclusion to the poem ‘Petersburg’ (1925) by Vladislav Khodasevich (1886-1939), who emigrated in 1922 after doing his best to work in the fledgling Soviet publishing and education system after the October revolution: ‘And, forcing every verse through prose,/putting every line out of joint,/I did after all graft the classic(al) rose/on to the Soviet wilding’ [И, каждый стих гоня сквозь прозу,/Вывихивая каждую строку,/Привил-таки классическую розу/К советскому дичку.] 

Стихи о романе

2


Я неизменный Карл Иваныч.
Я ваших чад целую на ночь.
Их географии учу.
Порой одышлив и неряшлив,
я вас бужу, в ночи закашляв,
молясь и дуя на свечу.

Конечно, не большая птица,
но я имею, чем гордиться:
я не блудил, не лгал, не крал,
не убивал--помилуй Боже,--
я не убийца, нет, но все же,
ах, что же ты краснеешь, Карл?

Был в нашем крае некто Шиллер,
он  талер у  меня  зажилил. 
Была дуэль. Тюрьма.  Побег. 
Забыв о Шиллере проклятом,
verfluchtes Fatum -- стал солдатом --
сражений дым и гром побед.

Там пели, там "ура" вопили,
под липами там пиво пили,
там клали в пряники имбирь.
А здесь, как печень от цирроза,
разбухли бревна от мороза,
на окнах вечная Сибирь.

Гуляет ветер по подклетям.
На именины вашим детям
я клею домик (ни кола
ты не имеешь, старый комик,
и сам не прочь бы в этот домик).
Прошу, взгляните, Nicolas.

Мы внутрь картона вставим свечку
и осторожно чиркнем спичку,
и окон нежная слюда
засветится тепло и смутно,
уютно станет и гемютно,
и это важно, господа!


О, я привью германский гений
к стволам российских сих растений.
Фольга сияет наобум.
Как это славно и толково,
кажись, и младший понял, Лева,
хоть увалень и тугодум.

No comments:

Post a Comment